"Мыс Гамова" - книга, в которой было предсказано нападение акул на приморцев

Обсудить книгу и оставить свои пожелания можно в комментариях. Приятного прочтения!

                                           ГЛАВА 9

Суббота, время далеко за полдень. Душно, над отбросами в сточных канавах громко жужжат мухи. Собаки, высунув языки, словно неживые, лежат в тени под покосившимися заборами. Пахнет плесенью и гниющей ботвой. Лёгкий ветерок катает по обочине дороги пустую банку из-под пива. От жары провода на столбах тонко звенят. В центре поселка, прямо напротив магазина, извиваясь, ползет через дорогу серая, в крапинку, змея.

Возле бани, приветствуя друг друга, может, и обидными для чужого уха, но для их компании весьма обычными прозвищами, собираются мужики. Все они с матерчатыми, сшитыми из подручных материалов сумками, из которых торчат дубовые веники. По округлым выпуклостям, выпирающим из карманов, угадываются спрятанные там бутылки. Предвкушая возможность хорошо выпить, а значит, нормально отдохнуть и повеселиться, мужики оживленно переговариваются.

У забора на лавочке грызут семечки три старушки. Лица их недобры, но следят они за происходящими событиями пристально и с явным интересом. Это их мир, единственное пространство на планете, которое у них осталось.

 Несмотря на жару, бабки, словно в насмешку над погодой, напялили на себя кто пальто, кто кофту. На ногах у них короткие, обрезанные по щиколотку валенки. Самих пенсионерок эта демисезонная, явно не по погоде, одежда отнюдь не раздражает: хотя лучи солнца, стоит им попасть на открытый участок тела, буквально жгут кожу, на высохших, со скорбно поджатыми губами, лицах не проступает ни единой капельки пота.

- Что, наши браконы опять водку в бане пьют? - спрашивает старуха с широким, изрезанным глубокими морщинами, лицом.

-  Раньше-то они каждую неделю собирались, - чуть нарастяжку, как обычно говорят жители средней полосы России, отвечает ей соседка. – Традиция у них такая. А  последнее время чтой-то перестали. Теперь, вишь, опять надумали…

Браконьеры в деревне считаются особой кастой, ведь благодаря их регулярным вылазкам «на природу» в большинстве домов есть что выпить и чем закусить.

-Уж лучше пусть в бане водку пьют, чем в клубе дерутся, -  высказывает свое мнение третья старушка, с глазами, будто спрятанными в узких, морщинистых щелях. – Молодежь нынче совсем с ума сошла. Вчера опять у нас возле дома соседские пацаны между собой бойню устроили! И ведь ни родителей, ни милиции, никого не боятся.

-Эх, Семёновна. Думаешь, от водки они такие дурные?  Мы ее сколько лет каждый день хлебаем? И ничо, крепкие ишо. А молодые мрут, как осенние мухи. Кого убьют, кто сам себя зарежет. Всё из-за дури этой. Конопля и таблетки всякие, вот что их изводит.

- Они не таблетками, а химией всякой травятся, - ляская металлическими, плохо вставленными зубами, отвечает ей соседка. – Сейчас после школы, вместо того, чтоб уроки учить, они клей нюхают. А он, между прочим, для здоровья куда похужей, чем водка.

- Тёмная ты… - смеется плосколицая. – Сразу видно,  с Сахалина сюда приехала. Одно слово - тундра. Клей уже давно никто не нюхает. Потому как он и впрямь дюже вредный. Теперь вместо уроков или траву курят, или таблетки глотают. Но дурные они от пива становятся, которое каждый день пьют. Потому как это вовсе не пиво, а вода со спиртом, содой и добавками всякими разбодяженная. Кому это надо, сама подумай? Раз государство разрешает такую дрянь продавать, то ему без разницы, чем народ себя травит. А знаешь почему? – вдохновленная собственной проницательностью, поворачивается к подругам старуха. – Потому что у правителей наших программа такая: всех тут побыстрее извести, а потом продать землю японцам или китайцам. Так что чем больше наши девки да пацаны этой дряни жрут, тем это нынешней власти сподручней.

- Да китайцев энтих тут и так уже как грязи, - машет рукой Семеновна. - А молодежь все равно жалко. Пусть хошь что делают, лишь бы друг друга не убивали, - вздыхает она. - А то жить страшно. Мы тоже гуляли в свое время, однако, не так.

- Как это не так? – усмехается соседка. – Еще как ТАК!

- После войны вот не было же? – возражает ей соседка.

- Эко ты сказанула, - хохочет собеседница. – Ты опомнись, бабка. Это у вас, на Сахалине, может, тихо было. Да и то я сомневаюсь, что и впрямь, на самом деле. А здесь, когда японца побили, такое началось! Что наши, местные, что солдатики, как суббота-воскресенье, самогона по самые ноздри зальют, финки достанут, труб водопроводных да цепей велосипедных понаберут - и режут друг друга, как исступлённые. Особенно моряки с танкистами сильно воевали, до сих пор жутко вспоминать, как они зверски друг друга по выходным мутузили.

- Это ты врешь. Тихо тогда жили. Бедно, но тихо. Не было такого, как сейчас, - твердо, хотя и без уверенности в голосе, возражает Семёновна.

- Да было, было, не спорь, - с тем же певучим говорком возражает ей с дальнего конца лавочки. – После Дня Победы, когда из Германии героев всяких японца бить прислали. Ух они тут гуляли. Это потом, когда у корейцев война началась, тихо стало. Только я как вспомню про ту тишину - мороз по коже. Нынче, хоть дерутся каждый день, а жить все равно спокойней.

- Ну ты даешь, Анисимовна! - фыркают собеседницы. – Да мы при вояках как у Бога за пазухой жили.

- Жили? Вы на Витязе, в научной базе в то время когда-нибудь бывали?

- Ну, - поворачивается Семёновна, - ездила я туда на тракторе сено убирать. И что?

- Вот-вот, - радуясь, что разговор свернул на знакомую ей тему, пододвигается бабка к соседке. – Ты сено косила возле колючей проволоки, а что внутри происходило - не знаешь. Чего у забора можно увидеть кроме пырея да полыни? А я внутри, в столовой работала, уборщицей. Там, в лабораториях, такое творилось! Нынче, говорю я вам, как на духу, гораздо спокойней жить стало.

- Сейчас напридумываешь. Ты  у нас известная фантазерка, -  усмехаясь, перебивает ее третья участница. Она, в отличие от подруг, ширококостна и плечиста, потому как всю жизнь занималась тяжелой физической работой. Голова ее с жидкими седыми волосами повязана грязным платком, а поверх кофты натянуто серое шерстяное пальто с короткими, обтрепанными до ниток обшлагами. На широком носу перископами торчат очки в черной, пластмассовой оправе с толстыми линзами, одна из которых треснула. - Чего было? Чего не было? – передразнивает она соседку писклявым голосом. – Все ты знаешь. Телевизор дома насмотрелась, и развиваешь… фантазии свои, - чтобы еще больше уесть собеседницу, бабка разражается длинной нецензурной тирадой, в которой ухо филолога уловило бы несколько принципиально новых, неизвестных науке, матов.

- Дура ты! -  шмыгает носом Петровна. – Как есть, честно тебе говорю, самая настоящая дура!

- Ты огрызайся, а меня, пожалуйста, не дури, - посверкивает в лучах заходящего солнца треснутым стеклом Анисимовна. - А то я так заругаюсь, что никому мало не покажется. Ты меня знаешь.

- Бабки… - вытирает хлынувшие вдруг слезы третья старушка, - чего лаетесь? Мы же тут одни, никому не нужные, остались. Что в те годы случилось, только мы и помним. Вон Федюнечку мово девять лет назад трактор переехал… - она сморкается, вытирает лицо грязным платком и добавляет: - Девять лет, месяц и восемь дней – вон как я всё точно помню. И кто про него сегодня что-нибудь скажет, кроме меня. Фотографии и той не осталось. Изверги проклятые вместе с памятником ее на металлолом утащили…

- Не плачь, - подвигается к ней Анисимовна. – Щас мы Федю помянем, - достает она из кармана заткнутую тряпочкой бутылку с мутной, едко пахнущей жидкостью.

Пьют они быстро, не чокаясь, глотая рюмку за рюмкой и вспоминая по очереди погибших родственников мужского пола. Причины смерти у всех одинаковы: одного убили по пьянке, другого посадили за наркотики, где он так и сгинул на зоне, третьего сгубила связанная с криминальным бизнесом поножовщина. Утонули, сгорели, пропали, попали под трактор почти все члены семей этих пожилых, живущих даже не на краю современной жизни, а вообще за ее пределами, женщин. Выпив старушки, как ни странно, становятся благообразнее, их лица смягчаются, приобретая умиротворенное выражение.

- Ты за Витязь что-то говорила, Петровна, - видя, что алкоголя в бутылке осталось на донышке, вспоминает Семеновна.

Сморщенная старушка приподнимается со скамейки и, прекратив причитания, начинает, проглатывая слова, быстро тараторить:

- Я там уборщицей работала...

- А я, грешным делом, думала, ты генералом была, - перебивает ее Анисимовна. - И чего, интересно, тебе такого секретного показывали? Где надо шваброй пол возюкать?

- Слышь, не мешай. Пусть расскажет, - толкает локтем соседку третья участница беседы.

Ободренная поддержкой, Петровна  приосанивается:

- Ты, Анисимовна, всю жизнь на плавбазе селедкам хвосты крутила. Так что лучше помолчи. Семеновна тогда в сельсовете бумажки с места на место перекладывала. А я, хоть и со шваброй, среди важных государственных секретов себе пенсию зарабатывала.  Страху натерпелась! - закатывает старуха глаза. - Я тогда, можно сказать, жизнью рисковала. До сих пор, как вспомню, выпить сразу хочется, - шустро наливает она себе в стакан остатки самогонки. - Ой, как страшно мне тогда было! Ой, страшно!

- Чего хоть боялась-то? – теребят ее собеседницы. – Не томи!

 - Там китов, которые в большом вольере жили, учили на людей охотиться – распахивает свои серые, выцветшие от ежедневного пьянства глаза Петровна. Зрачки у нее суживаются в крохотные точки и почти пропадают, отчего белки кажутся приклеенными меж сморщенных век фарфоровыми шарами. - Каждую неделю подъезжал туда из Славянки, где раньше зона была, автозак с заключенными, к смерти приговорёнными.  Их сначала в барак заводили, а оттуда, через дырку в полу, в вольер кидали, где киты плавали. Специально им на растерзание. Некоторых даже в акваланги одевали. И кровь туда лили.

- Врешь ты все, Петровна, - вздыхает Семеновна. – При прежней власти кто такое мог позволить? Тогда - не сейчас: измывайся над человеком, делай все, что вздумается, только заплати. Я вчера в газете читала: эти, как их… олигархи живых людей на органы покупают. Они денег наворовали, водку хлещут, как лошади, никакой меры не знают. А как печень заболит, им свежую из здорового человека вырежут и вместо гнилой посадют. И они опять пьют, сколько захотят. И не самогон, как мы, а этот, как его… виски.

- Пробовала я этот виски, когда на плавбазе работала, - сплевывает на землю Анисимовна. – Тот же самогон, что на вкус, что на цвет. Самогон повкусней, пожалуй, будет, - взбалтывает она осадок мутной жидкости на дне бутылки.

- Много ты знаешь, - кипятится обиженная недоверием подруг Петровна. – Страшно вспоминать, каких ужастей я нагляделась, - она оглядывается по сторонам, вытягивает морщинистую, как у черепахи, шею,  шепчет: - Зурабку знаете?

По обочине дороги мимо старушек идёт мужичонка в замызганном, в пятнах неизвестного происхождения, пиджаке, наброшенном на голое тело, грязных штанах и рваных, непонятно как держащихся на ногах, сандалиях. У него вихляющаяся, как у клоуна, походка. Так обычно ходят или принявшие очередную дозу наркоманы, или те, кто переболел клещевым энцефалитом. Возле старушек мужичок останавливается и, повернувшись к ним спиной, прямо посреди улицы справляет малую нужду. Застегивая штаны, он краем уха ловит произнесенные громким шепотом слова:

- Людей, которых киты не сожрали, потом убивали, и топорами рубили. Саидкин помощник их крошил на части. Туда специально таких живодеров служить присылали. В рыбном цехе это безобразие творилось. Все об этом знали, только молчали, потому как иначе – сам туда попадешь и сгинешь. Я раз там убирала, и палец отрезанный в жёлобе нашла. Так меня потом в Особый отдел вызвали…

Услышав шум подъезжающей машины, старушки обрывают разговор и смотрят в сторону бани. Мужичонка, постояв еще с минуту и уяснив, что продолжения истории, скорей всего, не последует, поворачивается и, шаркая сандалиями, идет к виднеющемуся в конце улицы магазину.

К бане, аккуратно объезжая рытвины, подруливает сверкающий свежей краской  «Ниссан-Патрол». Из джипа, освободив от ремня безопасности объемистый живот, вылезает низенький, коротконогий и длиннорукий мужчина кавказской внешности и подходит к толкущимся у входа в заведение мужикам. Галдеж тут же стихает, и становится ясно, что мужики томились на жаре, ожидая, когда приедет этот последний участник их сборища. После недолгой процедуры взаимных приветствий компания гурьбой вваливается в помещение.

Оттуда тут же выбегает банщик, вешает вывеску «Закрыто» и захлопывает дверь. Изнутри вскоре доносятся звон стаканов, хохот, смачный мат. За большим, сбитым из гладко обструганных досок столом начинается пир. Вскоре все мужики уже изрядно навеселе, лица у них красные, по лбам крупными каплями стекает пот, торсы у кого по грудь, у кого до пояса обмотаны простынями.

- Как у нас дела, Семён? – спрашивает у знакомого по совещанию в заброшенном доме бригадира пожилой кавказец, что подъехал к бане на джипе. Он единственный из всех явно приехал сюда не пить, а  посидеть, пообщаться.

- Хреново, Саид! - пропихивая пальцем в глотку огурец, отвечает бригадир. – В заповеднике нам пока кислород перекрыли. И милиция допросами замучила. Ищут, кто Хвоста застрелил. А просто так по морю носиться - даже на бензин не заработаешь. Так что работы нет…

- За милицию не волнуйся, - ухмыляется Саид. - А что работы нет  - плохо. И за Хвоста обидно. Кто это сделал, знаешь?

- Догадываюсь, - отвечает Семён. - Есть тут один кадр… - оглядывается бригадир. Все заняты разговорами и не обращают на них внимания. - Его Серега по  черепушке бутылкой недавно хлопнул. По делу, нет – щас уже не поймешь Но мужик, похоже, крепко на него обиделся. Есть мысль, он Хвоста и пришил. Только сам понимаешь, доказать никак не получится.

- Зачем доказывать? Так ты думаешь, это он, значит, сделал? Ты мне скажешь, где этот человек живет? – наклоняется к нему Саид. – У меня друзья очень хотят с ним встретиться.

- Не надо, Саид, - кладёт чеченцу руку на плечо Семён. – Мы  сами разберёмся.

- Послушай, дорогой, - Саид берёт его руку, кладет ее обратно на стол. – Я тебе не девушка, зачем меня обнимать? Я ещё раз прошу, скажи мне, ладно?

- Хорошо! – бригадир смотрит на стол. Потом наливает себе водки, громко, на всю комнату, спрашивает: - Ну что? Еще по одной? За упокой нашего друга Серёги, погибшего от руки неизвестного злодея!

В комнате шумят, разливают водку, стучат по столу кулаками. Бригадир, запрокинув голову, залпом выпивает свою порцию.

Глубокая ночь. Хлопая дверью, из бани выходят последние  посетители. Одни пытаются петь, другие, пошатываясь, бредут молча. Саид, выяснив, что ему нужно, давно уехал.   На улице так душно, что разницы между температурой воздуха внутри помещения и за её пределами практически не ощущается. Перекрывая гул человеческих голосов, истошно трещат цикады.

Пос. Малиновка. В овраге возле собственного дома по адресу: ул. Зелёная. д.2 обнаружен труп. Опознан: Приходько Вячеслав Матвеевич, 1962 г. рождения, без постоянного места работы. Причина смерти: проникающее ножевое ранение грудной клетки, резаная рана пальцев правой руки с повреждением сухожилий, множественные колотые ранения в обл. шеи. Обстоятельства, послужившие причиной смерти, устанавливаются.

ОБОТП по  Хасанскому РОВД

Десятая глава - здесь.