"Мыс Гамова" - книга, в которой было предсказано нападение акул на приморцев

Обсудить книгу и оставить свои пожелания можно в комментариях. Приятного прочтения!

                                                  ГЛАВА 22

Пляж гол и пуст. Туристы разъехались. Лишь возле дальних скал дымит костер и цветным пятном торчит среди желтой травы  одинокая палатка. Это экстрималы из  Хабаровска доживают на берегу последние дни. К дому профессора подъезжает «Паджеро». Зураб, высунувшись из кабины, сигналит. Хинкель, прикрыв калитку, садится в джип. Взметнув из-под колес тучу песка, машина рывком трогается с места.

- Что у тебя с лицом случился? – спрашивает, искоса взглянув на профессора, Зураб. – Обидел кто, да?

- Сам, случайно упал… - машет рукой профессор.

От виска до носа его лицо украшает огромный, переливающийся багровыми и желтыми красками, синяк. Губа у Хинкеля разбита, правый глаз затек, виден лишь зрачок и красный, с набухшими капиллярами, белок.

- Ай, сильно как! - качает головой Зураб. – Совсем себя не бережешь. Ты старый человек, жить мало осталось, себя беречь надо.

- Куда мы едем, Зураб? – чтобы сменить тему, спрашивает у чеченца Хинкель. – Саид звонил, попросил помочь. Ничего не объяснил, сказал, чтобы я опять что-то посмотрел. Еще кого-то нашли?

- Ага! - кивает Зураб. – Скоро сам все увидишь. Ого! Смотри, что это там?

Крутанув руль, он сворачивает в сторону сопки, что, упираясь плоской вершиной в небо, возвышается над окружающей бухту Витязь местностью.

На вершине сопки, которая круто обрывается в море, уткнувшись стволами в небо, прячется за сложенными из грубо обтесанных глыб дикого камня метровыми стенами батарея крупнокалиберных артиллерийских орудий. Снятые с броненосца, который участвовал еще в битве при Цусиме, эти пушки почти сто лет задирали свои толстые, вылитые на императорских заводах из лучших сортов стали стволы в сторону примыкающих к береговой полосе чужих границ. Каждое из этих восьмидесятитонных орудий было готово в любую секунду отправить начиненный взрывчаткой снаряд в направлении объекта, посмевшего вторгнуться в территориальные воды бывшей Российской Империи. На дистанции до тридцати километров взрыв такого снаряда позволял отправить на дно любой корабль, будь то эсминец, сторожевой пограничный катер и уж тем более - заскочившую в наши воды браконьерскую шхуну.

Но, видно время, когда батарея была необходима государству, безвозвратно ушло. Девять лет назад, подчиняясь приказу из Москвы, с нее сняли расчет, укомплектованный моряками Тихоокеанского флота. Командование было не против такого решения: к тому времени существование не только береговой артиллерии, но и боевых кораблей, охраняющих скукожившиеся почти вполовину рубежи России, подвергалось если не сомнению, то, по крайней мере, большому испытанию. Так что замена флотского экипажа на солдат срочной службы из ближайшего гарнизона произошла без всяких эксцессов. Исчезновение медных кабелей, а также бронзовых барабанов и подшипников из механизмов наведения орудий произошло также как бы само собой – просто был выполнен приказ о консервации объекта и снятии с него всех, ненужных для выполнения текущих задач по обороне Родины, частей.

После исполнения этого важного приказа у командира гарнизона появилась подержанная, но по тем временам достаточно престижная «Тойота-Краун».  А через пару лет покинул батарею и сам караульный взвод. Одновременно с этим пропали, словно испарились, бронированные двери, трапы и прочие, не слишком массивные детали орудийных башен. Все, что можно было вытащить силами трех - пяти человек, как-то само спустя несколько дней очутилось на пункте сдачи металлолома в поселке Краскино.

Теперь же,  похоже, наступил финал в истории этого оборонительного сооружения. Будто вырезанные из черной бумаги, темными силуэтами на фоне заходящего солнца возле брошенного укрепления стояли кран «Като», специально оборудованный для перевозки металлолома «КАМАЗ» и два джипа. Стрела крана была высоко задрана и, медленно поворачиваясь, вытаскивала из утробы башни зацепленную с двух сторон на стропы-удавки металлическую чушку.

- Что они делают, а? Ты понимаешь? – повернулся Зураб к профессору.

- Похоже, орудия на металлолом пилят, - искоса посмотрев в окно, ответил тот.

- Какие орудия? – фыркнул Зураб. – Кто разрешил? Ладно, сейчас посмотрим.

Скрипнув тормозами, джип остановился возле сгрудившихся около форта машин. Крупнокалиберные пушки, еще вчера представлявшие собой грозное оружие, напоминали теперь распиленные на сувениры клыки доисторического мамонта.  С помощью газовой сварки их сначала обрезали у основания, а затем расчленили на одинаковые по размеру болванки. Возле этой груды металла, играя бицепсами, ходили несколько коротко стриженных парней: еще одна, делающая здесь свой бизнес, «бригада». 

- Мое почтение! - помахал чеченцу квадратный, с плоским лбом и покатыми плечами, парень. – Каким ветром к нам?

- Привет, Лёха! Хочу посмотреть, что ты тут делаешь, - кивнул ему в ответ Зураб.

- Деньги зарабатываю. Это наша тема, - усмехнулся в ответ спортсмен. – Джедай-бизнес. Сам Петр Иванович курирует. Пушки режем. На металл. Надо же и нам как-то жить. Это кто с тобой?

- Друг! Саид просил ему одну вещь показать.

- Профессор, что ли? - заглядывает в салон «Паджеро» Леха. – С Витязя? Ох, ты! – увидев на переднем сиденье Хинкеля, присвистнул он. - Хорошо его Паша отделал! Кабы Костя-мент мимо не проезжал, твоего приятеля сейчас в больнице по запчастям бы собирали.

- Какой Паша? - заиграл желваками на скулах Зураб.

- Живодер. Здоровый такой. Ты его знаешь.

- Он что, не знает, что профессор мой друг? Я давно всех предупредил: кто профессора обидит – сам, лично башку отрежу! – сверкнул глазами чеченец. – Паша сильно жалеть будет, что это сделал. Я мамой клянусь, обещаю!

- У нас свои дела, у вас свои. Я лично твоего профессора не трогал, - пожимает плечами Леха. – Я пушки режу на металлолом. Мне деньги за них заплатили. Тебе они нужны?

- Деньги? Давай! – кивает чеченец.

-  Нет. Пушки, -  скалится Леха.

- Пушки нет. Они твой родина охраняли, не мой. Ты за них денег хочешь получить, ты их и убивай.

Чеченец садится в машину и резко трогает джип с места.

- Ох и бешеный! - плюет вслед столбу пыли на дороге один из стоящих возле Лехи парней.

- Бешеный, не бешеный, а все мы… - крепыш изображает зажатый в руке пистолет, целится из него, нажимает на курок. - Зря, Паха этого профессора уделал. Я теперь ему откровенно не завидую.

- Ему сейчас по-любому не позавидуешь, - наблюдая за искрами, что сопровождают разделку последнего ствола, пожимает плечами сосед. - В прошлом месяце его Саня-инспектор чуть не убил, когда он его бабу на кукан одеть пытался. Только Паша  оклемался, профессор ему попался под горячую руку. Ну, попинал он его, посмешил публику. Теперь Зураб к Паше разбираться приедет. Чем все это заканчивается, мы с тобой знаем. Кажись, списать нам его придется. Был он – Живодер, а будет…

- Инвалид, – хмыкает Леха.

- Это в лучшем случае, - усмехается напарник. – А скорей всего труп. Закопают где-нибудь в овраге нашего Пашу. Да и хрен с ним! Сам виноват. Ну что, грузить эти болванки? - показывает он на тумбы разрезанных на части стволов. - Или подождем, пока остальное железо достанут?

- Грузите что есть, - вздыхает, посмотрев на груду металла, спортсмен. – И так весь день здесь проторчали. – Тут хоть сколько будет?

- Тыщи на две, - хмыкает помощник. – Зато сталь хорошая. – Мы теперь под лицензию, что нам в Славянке выписали, знаешь, сколько этих пушек нарубим. Они тут, по побережью, на каждой сопке понатыканы.

«Паджеро» сворачивает с укатанного асфальта на едва заметную, утопающую в траве между желтых дубов, колею.

- Не пойму, как можно так свой родина не любить, - сквозь зубы произносит Зураб. – Зачем эти пушки трогать? Там деньги – тьфу! – морщит он нос. - Их его русский дедушка поставил. Японцы хотели эту землю забрать, воевать сюда ходили. Он пушки привез, их не пустил, землю эту сохранил. А они их китайцам продают... Пусть пушки эти стрелять не могут, пусть они памятник, - горячится Зураб. - Как можно человека уважать, если он свою память совсем не любит? Возле моей деревни старый сакля есть. Там Шамиль отдыхал, когда от врагов убегал. Этот сакля уже много лет стоит, ее никто не трогает. Она не нужна никому, старый очень, но народ решил: пусть она будет. Великий человек в ней останавливался, память о себе оставил. У  русских тоже великий люди был. Столько земли вам завоевали. А они… - кивает он презрительно в сторону исчезнувшего форта, - этот сакля на камни разобрали, чтобы туалет возле дома сделать.

Дорога заканчивается, джип выезжает на песчаный пляж, что тянется широкой полосой вдоль берега моря до самой границы. У горизонта, опустив отвесные скалы в воду, торчат мрачными средневековыми замками острова. Плещет о берег прибой, тонет в красноватой дымке оранжевый диск солнца.

На песке, у кромки воды, примерно в километре от джипа, горбом возвышается какой-то черный, выброшенный волнами на берег, предмет. Возле него, едва различимые на большом расстоянии, копошатся похожие на собравшихся около падали муравьев, фигурки.

- Приехали, - поворачивает в сторону темного пятна Зураб и, расплескивая оставшиеся после отлива лужи, направляет джип к валяющейся на берегу туше.

- Что это? – щурится одним глазом профессор. – Солнце бьет в лицо, ничего не видно.

- Косатка твой, - глядя на забрызганный пеной прибоя песок,  поясняет Зураб. – Убили его. Надо пойти, посмотреть. Саид просил сказать – свой, чужой.

Джип подъезжает к телу гигантского дельфина. Посреди полосы белой пены, озаренный последними лучами солнца, лежит огромный черно-белый полумесяц, похожий на большую, перевернутую вверх дном, лодку. Около него, напоминая древних человекоподобных существ - австралопитеков, копошатся одетые в лохмотья человеческие фигуры.

- Кыш! - машет им кулаком Зураб. – Идите, собак на свалке жрите… Еще вчера никого не было, - поворачивается он к профессору. - Откуда узнали?

Около трупа возятся бичи: опустившиеся на самое дно жизни и почти утерявшие человеческий облик обитатели близлежащих поселков. Не имея возможности (и, как правило, желания) работать, эти отбросы общества предпочитают питаться тем, что удается добыть на помойках и свалках; зимой ловя бродячих собак и обчищая мусорные бачки, а летом расширяя свой рацион за счет отходов, остающихся после отдыхающих. Трое представителей этой, обычной для отдаленных провинций России, прослойки населения, ковыряют ножами бок дельфина. Увидев джип, они поднимают головы и, оценив степень внешней угрозы, быстро отходят под нависшую над песчаным пляжем скалу, где дымит костер, и сверкает синими и белыми обрывками упаковочной ткани сбитый из ящиков балаган. От него тянутся вдоль прибрежных кустов шесты с натянутыми веревками, на которых, проткнутые проволокой, раскачиваются лохмотья темно-красного, местами уже почти черного, мяса.

- Смотри – показывает Зураб на косатку. - Это кто?

Хинкель выходит из машины и, путаясь в выброшенных на берег лентах ламинарии, идет к дельфину. Ступая по мокрому песку, он приволакивает ногу, сутулится, и, хотя старается выглядеть бодро, в данный момент, когда Хинкель не в состоянии контролировать себя, сразу становится заметно, что он давно уже старик.

Не обращая внимания на хлюпающую под ногами воду, Зураб вприпрыжку следует за профессором.

Стоя около огромной, чуть ли ни в его рост, головы, Хинкель, потирая виски, смотрит на аккуратную дырку на лбу косатки, расположенную прямо между подернутых мутной пеленой глаз.

- Это Майя. Из чего ее так? – тусклым, безжизненным голосом спрашивает он.

- Не знаю! – пожимает плечами Зураб. - Еще одну убили. Только маленькую. Здесь, недалеко лежит. Можем съездить, посмотреть. Хочешь?

- Врешь! – усмехается Хинкель. - Это Саид охоту на них организовал? – лицо у него вдруг дергается, уголок рта начинает кривиться. - Знаешь, как было дело? Эти косатки не боятся людей. Вообще не боятся. Они верили человеку и не думали, что он может причинить им зло. Им не могло прийти в голову, что их убьют из-за того, что один идиот поверил в то, что ему сказали другие идиоты. Скорей всего, они сами подплыли поближе к лодке: дельфинам интересно было взглянуть, кто пожаловал к ним в гости. Сначала застрелили детеныша. Мать, - погладил профессор по голове мертвую косатку, - бросилась к тому месту, откуда раздался выстрел. Когда она приблизилась вплотную, выстрелом в упор прикончили и ее. Остальные ушли, и больше никогда не подпустят нас к себе.  Им этого урока человеческой любви вполне достаточно. Они поняли, что нам доверять нельзя…

- Все правильно! Видел, да? - кивает Зураб. – А почему большой не стал  людей убивать? Зачем близко подплыл?

- Майя пыталась понять, что случилось. Ей и в голову не пришло, что это человек причинил им зло. Я тебе повторяю, наверное, в последний раз: это самые сильные животные на Земле, и если они хотят убить своего врага, они так и делают. Для Майи перевернуть катер не составляло никакого труда. Ее убили только потому, что она не стала нападать, а пыталась понять, что происходит. И пока не получила пулю в лоб, так и не смогла уяснить, что источник опасности для нее - находящиеся в лодке люди. Она – мать, и поэтому инстинкт оказался сильнее разума. И вот результат… - показал Хинкель на круглую дырку на лбу дельфина.

- Мужики, зубы нужны? - высовывается из-за растопыренного ласта одетое в измазанную слизью и кровью телогрейку человекообразное существо. – Я их ломиком уже все поковырял, так что, если за сувенирами приехали, только скажите. Я дешево отдам. Триста рублей за зуб. Дорого, нет? Ладно, давай дешевле, - неправильно истолковав гримасу отвращения на лице у Хинкеля, уступает мужик. – Тогда по двести. Только сразу все берите. Или хотя бы штук пять, что ли.

Профессор поворачивается и идет по берегу прочь. Зураб, поглядев ему вслед, спрашивает у сидящего на корточках бича:

- Другой дельфин далеко отсюда лежит?

- Тебе что, тыщу рублей жалко? – по-своему истолковав смысл вопроса, усмехается тот. – Сам хочешь, что ли, в пасти поковыряться? Так зря, у этой уже нет ничего, а к другому лучше и не суйся. Там опасно.

- Кому опасно? Мне?! - бьет себя кулаком в грудь Зураб.

- Всем… - шмыгает носом бич, вытирая измазанные кровью и желтыми кусками жира руки о серые штаны от рабочего комбинезона. – Там людям делать нечего. Туда их величества собаки пожаловали.

- Ты собак, что ли, боишься? Они же у вас любимая… дичь.

- Не… - качает головой абориген. – Которые дичь, они возле свалки живут. А эти дикие. Их там целая свора. Тоже жрут  кита. Дырки в пузе прогрызли, лазят туда, как в нору, и уплетают за милую душу. Мы с ребятами сначала не поняли, что к чему, пошли. Так они отовсюду повыскакивали - и на нас. Еле отбились. Это же овчарки, с застав. Пограничники их специально учили, как человека надо давить. Палки не боятся, камнями тоже бесполезно в них кидать. Они сразу на грудь бросаются, и все скопом рвут. Хотите, сами проверьте, вон он, кит валяется, - тыкает мужик пальцем в дальний конец пляжа. – Только дешевле зубы у меня купить. Давай я тебе сразу все за три тыщи отдам?

- Слушай, дорогой, не нужны мне твои зубы! - раздраженно отмахивается Зураб от пахнущего китовым жиром бича. – Не пойму, куда профессор ушел?

- Вон он, на берегу стоит, - кивает в сторону заходящего солнца добытчик зубов. - Он что, действительно профессор? Можно у него спросить, как мясо у кита заготавливать? А то мы сушим, да боимся, что оно вонять начнет. Где соли на такую тушу возьмешь? Говорят, чукчи его как-то в земле квасят. У нас Славка, когда в Уэлене у геологов работал, пробовал, говорит, ничего, съедобно. Пахнет, конечно, но, как зима наступит, не до жиру, и такое пойдет. Знает он, нет, как думаешь?

Не удостоив настырного бича даже взглядом, Зураб направляется к профессору. Тот, зайдя по колено в пену прибоя, обхватив ладонями лицо, беззвучно плачет.

- Говорил Саиду, не надо показывать… - стоя сзади, бормочет чеченец. - Зачем так сильно переживаешь? - дергает он за рукав Хинкеля. - Это твой любимый косатка был?

Профессор, ничего не ответив, поворачивается и идет к машине. Зураб следует за ним, молча садится за руль. Побуксовав колесами в мокром песке, джип трогается с места, и в быстро наступающих сумерках мчится обратно в поселок.

- Почему сразу не сказал, что тебя плохой человек ударил? – спрашивает Зураб.

- Зачем? – пожимает плечами Хинкель.

Лицо у него, с одной стороны обезображенное огромным синяком, а с другой искаженное гримасой боли, становится вдруг спокойным и отрешенным. Видно, что здесь, в салоне джипа, профессор присутствует сейчас лишь физически. Сам же он, Игорь Соломонович Хинкель, доктор наук, профессор, один из ведущих специалистов по психологии морских млекопитающих, старый, много чего видевший в жизни еврей, как личность, как ученый, просто как человек на этой территории, ставшей ему внезапно, в один миг, чужой и враждебной, больше не присутствует.

- Ты почему так сказал – зачем? – будто издалека, доносится до него раздраженный голос Зураба. – Ты забыл, кто я? Человек, который тебя обидел, у него теперь большой проблема будет. Не ты! Я теперь его проблема…

- Все, что окружает нас здесь, – одна, общая, большая проблема, - вздыхает Хинкель. – И ни ты, ни я ничего не изменим, Зураб!

Борьба с нуждой, голодом и различными невзгодами отражается не только на нравственной стороне, но и даже на самой физиономии жителей Уссурийского края. Бледный цвет лица, впалые щеки, выдавшиеся скулы, иногда вывороченные губы, по большей части невысокий рост и общий болезненный вид – вот характерные черты физиономий эти людей.

Не увидите вы здесь красивого великорусского мужика, с его окладистой бородой, или молодого краснощекого парня. Нет! Сами дети местных казаков, живой тип своих отцов, какие-то вялые, неигривые. Ни разу не слыхал я здесь русской песни, которая так часто звучит на берегах Волги; не запоет ямщик, который вас везет ни про «ой мороз», ни про что-либо другое в этом роде. Нет даже здесь обычного русского покрикивания на лошадей, а вместо него какое-то особенное, вроде цсши, цсши, цсши… которое произносится тихо, вполголоса и так звучит неприятно, что иногда мороз дерет по коже.

Н.М. Пржевальский.  Путешествие в Уссурийском крае.  1870 г.

Двадцать третья глава - здесь.