Почему правящая партия взяла в качестве своего символа медведя? Не знаю, их дело. Но вообще-то власть у нас этого зверя давно любит, помню, еще на Олимпиаде в Москве в 1980 году мишек надувных над стадионом пускали. И песню пели композитора Пахмутовой - "До свиданья, мой ласковый Миша". Традиция эта старая, Россию "медведить".Отношение к медведю везде разное. В Западной Европе их обитает сотен, может быть, пять-семь, и там этот зверь вызывает у людей только положительные эмоции – они же с ним практически не сталкиваются. Вот, пожалуйста, пример двухгодичной давности - в Германии косолапый повадился ходить на ферму и драть скот, за что дикому зверю полагается одно наказание – смертная казнь. Но немцы этого дурного медведя сначала отловили, а затем где-то в другом месте выпустили. Хотя зверь уже явно подлежит уничтожению, он потенциально опасен, страх перед человеком потерял.А по побережью Охотского моря медведи бродят тысячами. Там тропы вдоль берега протоптаны – по колено. И в Приморье этот зверь совсем не редкость. Разная география, разное восприятие. Никаким Винни-Пухом его никто у нас не считает. От иллюзий, что медведи такие милые и пушистые, вылечиваются быстро, стоит раз столкнутся с этим зверем в тайге. Сам медведь и выступает в качестве чрезвычайно эффективного "психотерапевта". Не зря дрессировщики в цирке считают косолапого самым опасным животным - куда страшнее тигра, гиены или льва. Потому что никогда не угадаешь, что этот хищник предпримет в следующий момент. Тот же тигр, раз уступив человеку, потом его боится и всегда ему подчиняется. А медведь затаит злобу, и будет ждать момента, чтобы отомстить.Я жил среди этих чертовых медведей, причем ни день и не два – неделями. Дальше бы хотелось словами товарища Шарикова из фильма "Собачье сердце" - "Уж они нас (или мы их?) душили, душили..", но это, как раз, будет полная неправда. Дело происходило на побережье Охотского моря. Я в тот год долго работал над книгой "Ода Мафа" и никак не мог ее завершить. А для меня финал любого произведения – очень важный этап в работе. Я не могу просто так остановить повествование, сказать читателю - "Ну вот, все, что я хотел, уже рассказал, а что будет дольше – придумывай сам". Но поставить правильно точку у меня все никак не получалось. В итоге я устал возиться со словами и решил, что для того, чтобы закончить эту книгу мне требуется пережить какой-нибудь душевный или физический катарсис. И, чтобы все сложилось именно так, как надо, поехал фотографировать настоящих, диких медведей (у меня бывают такие приступы "фотографического бешенства", когда я способен сутками сидеть на болоте в горах и снимать, к примеру, лосей или редких журавлей). Заодно хотелось на собственной шкуре ощутить, что чувствовал в такой ситуации мой персонаж. И вот мы с Михаилом Кречмаром (есть у нас такой охотник, специалист по бурым медведям) залетели из Магадана на вертолете в район залива Забияка.Высадили нас в конце мая на низенький перевал между двух высоких сопок, куда стягиваются со всех сторон идущие вдоль берега медвежьи тропы. Я в эти места попал впервые и поначалу сильно волновался. В это время года там ранняя весна.Только начал таять снег, медведи не так давно повылазили из берлог, жрать им нечего, они голодные, злые, да к тому же свадьбы у них. Самцы гуртом бегают за самкой, и постоянно дерутся. Причем свирепо, по нашим понятиям – "с поножовщиной". Понятно, что доброты к братьям нашим меньшим у них в это время не прибавляется.А тут мы со своими, не совсем понятными им желаниями пофотографировать все эти процессы и, по возможности, на максимально близком расстоянии. Жили мы двадцать с лишним дней на этом перевале в маленькой двускатной палатке. Окружили ее валом из сухого хвороста, чтобы ночью, если к нам полезет медведь, успеть выбраться из спального мешка и схватить лежащее в изголовье ружье.Там у меня имелась прекрасная возможность в полной мере почувствовать, что это такое, когда зверь – хищный, и смертельно опасный, ходит рядом, а ты вынужден его присутствие игнорировать. Зная при этом, что он в любую секунду может на тебя напасть. Вот он, как корова, бродит около палатки, пасется, бруснику прошлогоднюю собирает..Оружие у меня, естественно, было. Но использовать его можно лишь в крайнем случае, когда ясно, что, если не выстрелишь, тебе через несколько секунд самому каюк. Такая ситуация, кстати, тоже имела место. В любом другом варианте применять его категорически не рекомендуется.Ну, убьешь ты этого медведя, а дальше? Что потом с этой тушей делать? Ведь медведь, как говорили в одном популярной юмористической передаче, это не только ценный мех. Но еще двести, триста килограммов мяса, жира и прочих (очень, кстати, вонючих) кишок. Все это обязательно нужно куда-то деть. Иначе уже завтра около туши убитого тобой зверя будут копошиться два-три его ближайших собрата. Ведь медведи – откровенные каннибалы. И иметь двух-трех таких "утилизаторов отходов" в качестве ближайших соседей – перспектива отнюдь не радостная.Так что смысла стрелять в зверя, пока он просто гуляет вокруг твоего лагеря никакого. При том, что никогда не знаешь, что у него на уме. Но и тащить его потом на себе куда-нибудь за два-три километра.. Первые дни температура воздуха снаружи нашего жилища не поднималось более восьми градусов – льды притащило с Севера.С моря несло сплошной туман, видимость – от силы метров тридцать. Отойдешь чуть в сторону – вдруг видишь, из кустов чьи-то уши торчат. Круглые такие. Все понятно, опять к нам гость пришел. Он за тобой наблюдает, ты за ним. Дистанцию прикидываешь - успею выстрелить, нет. Подойдет ближе – или я убегаю, или он. Но нам везло - медведи бродили возле нас, но не нападали. Уважали, как говорил товарищ Кречмар, право белого человека.Никакой экзотики тут нет. Или, скорее, так привыкаешь, что перестаешь замечать. Ну, ходят вокруг гуртом стада медведей. Их право, они здесь живут. Ты сюда прибыл по собственному желанию, так что.. терпи. Как говорили португальские мореплаватели, открывая пятьсот лет назад очередную Бразилию - "Плавать по морю необходимо, а жить – не очень необходимо".Уже под занавес нашего путешествия мы в очередной котловине обнаружили так называемую "гонную пару" - большого медведя и медведицу. Обошли их по ветру (по пояс в снегу – по северным склонам он еще к тому времени не растаял) и удачно приблизились к месту, где они прятались. Я приготовил фотоаппарат, сели, ждем - вот, вылезут они из кустов кедрового стланика после своих любовных утех – тут-то я их и сфотаю.Получилось не так, как надеялись. Судьба располагает, а случай предполагает. Откуда нам было знать, что медведь, которого мы собрались сфотографировать, в ночном бою с соперником сильно поранен, и пребывает в гадком настроении. Поэтому, услышав (медведи, кстати, хорошие "слухачи" и "нюхачи", а вот видят хреново) нашу возню, он высунул башку из своего убежища, определил, откуда доносится шум, и, не тратя времени на предварительные маневры, раздраженно рявкнул и пошел разбираться.Как участник этих событий, могу добавить - выражение "земля под ногами трясется" - вовсе не выдумка. Топал он так, что грунт под ногами вздрагивал. Я, не отвлекаясь, непрерывно снимал - не каждый день бывает шанс сфотографировать хозяина тайги в момент его искренней ярости. Кречмар меня прикрывал. Ждал до последнего момента. Когда расстояние сократилось до двенадцати метров, он выстрелил медведю под ноги, надеясь, что тот испугается и пойдет на попятую. Но того это только подзадорило - он подпрыгнул и попер, как говорится, буром. Пришлось Михаилу стрелять на поражение..Кстати, сам я тоже стрелял медведей. Но исключительно вынуждено, когда другого выхода нет. Штук семь в итоге пришиб. Ради забавы или чтобы добыть трофей я стрелять в него никогда не стану. И уж тем более, никогда не буду охотиться на медведя, когда тот "отошел от дел" и забрался в берлогу - каждый имеет право на свое личное, частное пространство, где его никто не должен тревожить. Но приходится иногда обороняться или отваживать этих зверей от мест своего временного обитания.Медведь должен понимать, где ему можно находится, а где - не положено. Если это ему не объяснить, он будет вам постоянно мешать. Тварь эта очень хитрая, чрезвычайно умная и коварная. Хорошо приспособленная к любым, даже самым экзотическим условиям. Если ты пришел на его территорию, или ты его прогонишь, или он тебя съест.Отрывок из романа Юрия Шарапова "Ода Мафа""...Старик надеялся, что зверь находится внутри берлоги. Если это не так, весь поход оказался зря. Ступая как можно тише, чтобы медведь в своем убежище раньше времени не узнал по бряканью камней о его появлении, удэгеец спустился по склону цирка и приблизился к лощине. Наконец ему стала видна черная, спрятанная под свисающими вниз ветками узкая дыра – лаз. Отсутствие следов, ведущих прочь, указывало на то, что медведь находится в берлоге. У входа трепетал на ветру пук сухой травы - медведь еще не успел закупорить вход в свое жилище. Что же, если он там, внутри, теперь он никуда не денется. До входа оставалось чуть более тридцати метров. Можно уже не прятаться и подходить открыто. Пусть зверь знает, что не только он способен подкрасться к жилищу человека, но и люди могут найти его логово и совершить над ним суд и расправу. Одо-Мафа убил его сына, и уничтожил еще много людей. Люди искалечили его, превратили обыкновенного зверя в свирепого людоеда. И он отомстил им, превратился в призрака, стал страшным проклятием для всех, кто находится в тайге. И вот он, старый человек, нашел этого призрака, приблизился к нему вплотную, точно так же, как тот сам подбирался к человеческому жилью. Пришел для того, чтобы наказать его.Пора перестать скрывать свое присутствие и дать понять зверю, что сейчас у него отнимут жизнь. И тот, кто сделает это, находится здесь, рядом. Сбросив с плеч котомку, Старик взял наизготовку карабин и передернул затвор. Он был уверен, что медведь под землей услышит звук лязганья металла об металл и, конечно, сразу поймет, что происходит. Человек, на которого он так долго охотился, явился за ним сюда и сейчас, в свою очередь охотится на него. Охотится в тот момент, когда он сам находится в беспомощном, не способном к сопротивлению состоянии.Держа под прицелом лаз, Старик стал медленно подниматься к берлоге. Он знал, что в ней в эти секунды происходит. Одо-Мафа, конечно, слышит его шаги. Сверкая глазами, он нюхает приникающий снаружи воздух и крутит головой, не зная, что делать. Это очень умный зверь, и он прекрасно понимает, что в тот момент, когда ему будет вылазить из берлоги, он беспомощен. В тесный, длинный лаз он может протиснуться лишь головой вперед, и когда его морда появится на поверхности, остальное тело все еще будет под землей. Что бы он сейчас не сделал для того, чтобы спасти свою жизнь, все бесполезно - его враг ждет, когда он высунет голову из берлоги, и как только он это сделает, человек неминуемо убьет его.Старик знал, что медведь сам, добровольно из берлоги не полезет. Зверь прекрасно понимает, что в этом случае он обречен. Покинуть свое убежище и подставить голову под пули он может лишь в крайнем случае, когда другого выхода у него не будет. Но такой случай тоже предопределен, и долго прятаться под землей у медведя не получится. Благо и пучок сухой травы под рукой. Вместо того, чтобы сохранять тепло в берлоге, он теперь послужит совсем для других целей.Медвежья берлога устроена всегда одинаково. Камера, в которой ложится на спячку зверь, расположена под небольшим углом вверх по отношению ко входу - так в зимнюю стужу лучше сохраняется тепло. Эта конструкция, имея массу преимуществ с точки зрения теплоизоляции, имеет один существенный недостаток. Стоит бросить в отверстие лаза пылающую бересту или зажечь сухую траву, как весь дым сразу же затягивает внутрь, и, скапливаясь под землей, этот едкий дым очень быстро заставляет хозяина берлоги выскочить наружу.- Ты зачем моего сына убил? Зачем людей начал кушать? – наклонившись к отверстию в земле, крикнул Старик. Лаз был большой, если б Старик захотел, он, наверное, и сам бы смог на четвереньках пробраться внутрь берлоги. – Зачем меня сторожил? Ты думал, ты самый сильный? Ты думал, все должны тебя бояться? Ты думал, тебе можно всех убивать? Вот, смотри, я Старик. Мне мало жить осталось. Я уже слабый. Но я пришел сюда, к тебе и сейчас убью тебя. Я знаю, ты не медведь, ты Одо-Мафа, злой дух, и считаешь, что все люди должны тебя бояться. Но пока есть такой человек, как я, тебе на моей земле места нет, жить ты на ней не будешь.- Р-рр, - донеслось из лаза. – Р-ррр – низко и раскатисто заревел из-под земли медведь. Сердце у Старика радостно дрогнуло, он почувствовал, что медведь боится его. Страшно ему стало, когда он услышал голос своего врага рядом со своим убежищем. Он уже, наверняка, догадался, что это тот самый жалкий старик, которого он так долго выслеживал все последние дни. Оказалось, он ошибся, в первый и последний раз в своей жизни перепутал, кто из них охотник, а кто – жертва.И вот человечишка сам поймал его, запертого в каменном мешке, и теперь хочет, чтобы он своей жизнью заплатил за свои преступления.Пшикнула ярко спичка. Закоптила черным дымом береста. Вслед за ней полыхнула сухая трава. Подождав, пока огненная бомба как следует разгорится, Старик наклонился и зашвырнул дымящийся шар поглубже в жерло берлоги. В ту же секунду изнутри раздался жуткий утробный рев, будто там, под землей, обварили кипятком самого дьявола. А затем из лаза послышалось тяжелое сопение - медведь, почуяв дым, понял, что ему так долго не выдержать и, прямо сквозь пламя, полез наружу.Никакого волнения в душе Старик не ощущал, и даже обыкновенного охотничьего азарта не чувствовал. Он действовал так, словно все, что ему предстояло сейчас сделать, уже произошло, и он просто повторяет еще раз уже пережитый и оставивший свой след в его жизни момент. Вскинув к плечу карабин, он навел ствол на выход из берлоги. До медведя, который, рыча и царапая землю, пробирался в эти секунды сквозь клубы дыма, было едва ли пара метров - промахнуться на такой дистанции невозможно. Спасти Одо-Мафу могла только осечка - если верный карабин подведет его, значит за этим медведем и впрямь стоят какие-то особенные, выше любых человеческих, силы. Что ж, он сделал все, что мог для того, чтобы убить черного призрака, и не его вина, если этого не произойдет. Впрочем, сожалеть ему об этом долго не придется. Так это будет или нет, стало ясно в следующее мгновение, когда из чела берлоги, вслед за пучком выброшенной наружу дымящейся травы, появилась морда зверя.Сухо треснул, отозвавшись эхом в горах, выстрел. Рычание медведя, только что заглушавшее собой все остальные звуки, мгновенно оборвалось и перешло сначала в кашель, а затем в предсмертный хрип. Тяжелая свинцовая пуля, раздробив основание черепа, сделала свое дело. Голова зверя дернулась и стала раскачиваться из стороны в сторону. Из лаза судорожно выползла передняя лапа с длинными черными когтями, скребанула, оставив глубокие борозды, лишайник, и тут же бессильно повисла. Мстя уже не за всех людей, а только за себя и за сына, Старик передернул затвор и выстрелил еще раз, прямо в лоб зверю. Хрип стих, на черной шкуре расплылось темное пятно, из широко раскрытой, с желтыми клыками пасти закапала кровь, а с вывалившегося наружу языка потекла черная жижа. Людоед был мертв.Словно специально дождавшись, когда закончится поединок, с низко нависшего над лощиной неба большими хлопьями густо повалил снег. Постояв возле мертвого зверя несколько секунд, Старик сунул руку за пазуху и достал спрятанный в кармане амулет. Встав на колени, он дотронулся им до головы медведя, затем встал и спустился по склону вниз. У подножия лощины он подобрал свою котомку, и – все-таки не выдержав, оглянулся и посмотрел вверх, на труп поверженного врага. Снег падал все гуще, и вот-вот должен был закрыть собой и Одо-Мафу, и место его смерти. Через час никто не найдет ни этой берлоги, ни этого медведя. Что же, теперь, когда он сделал то, что должен был сделать, больше тут оставаться незачем. Вскинув на плечи карабин Старик, едва переставляя ноги медленно побрел прочь с этого ущелья. Он шел уже не той, крадущейся походкой, которой прокрался сюда полчаса назад, а тяжелым, шаркающим шагом старого и очень усталого человека. Скользя по присыпанным снегам камням он пробирался туда, где ему сейчас хотелось очутиться больше всего на свете – к большой таежной реке Бикин. Там, на берегу протоки пряталась в лесу его избушка, единственное место, которое осталось у Старика на такой огромной, и, как стало ясно за эту долгую осень, почти чужой ему земле.."