Тот, кто хоть раз бывал во владивостокских музеях, галереях, на творческих вечерах, не мог не заметить высокого бородатого мужчину в берете морпеха, лихо заломленном набок. Вид у бородача суровый, но если подойдешь к нему и начнешь разговор, обнаружишь на удивление добродушного человека, творца и философа. Корреспондентка ИА "Приморье24"  встретилась с Джоном в его удивительной квартире-студии и расспросила обо всем на свете.

- Вас правда зовут Джон?

- Я уже начал забывать, что меня зовут Евгений. Джоном меня впервые назвала покойная супруга, с тех пор это имя как-то срослось со мной. Сейчас у меня и в паспорте записано имя "Джон".

- Что такое выставка для художника?

- Для меня выставка - это что-то естественное, звание художника подразумевает участие в выставках. Вот женщина физиологически, например, устроена так, чтобы дитя вырастить и выкормить, так же и художник, у него на инстинктивном уровне должно быть стремление к обратной связи. То, что они пытаются делать, - это непосредственное соприкосновение с душами людей. 

- А вы когда поняли, что станете тем, кто вы есть? Были ли сомнения в выборе жизненного пути?

- Обычно я эзоповым языком отвечаю, потому что в буквальности есть непонимание ситуации. Я родился художником, я так чувствую. Как только я в сознание пришел, помню запахи, помню маму, помню, куда меня тянуло. Три моих старших брата занимались работой, связанной с изобразительным искусством. Если в обычной семье взрослые люди дают ребенку карандаш, и все идет на самотек, то у меня было по-другому, мне если давали кисти и краски, то только те люди, которые разбираются в этом. Я уже в 4-5 лет знал, что такое гуашь, что такое акварель, отличал масляную пастель от сухой.

- Повезло вам.

- Нельзя сказать, что дело в везении. Уже повезло всякому, кто видит мир, кто ходит ногами, у кого есть мама, папа. Можно так рассматривать: родился, живой-здоровый, ты любим - все у тебя есть, все остальное зависит от тебя. 

- Иногда кажется, что художники - это особая каста, они не раскрываются перед первым встречным. А вы такой открытый...

- Раскрыться - это открыть сокровенное свое, в этом смысле я не раскрываюсь перед людьми. А художники, может быть, не склонны к общению по разным причинам. Есть люди, которые не способны выразить свои мысли. Существуют максимальные характеры, когда человек не склонен прислушиваться к чужому мнению. Может, какие-то события, может, он испытывает абстиненцию (добровольный волевой отказ от чего-либо, подавление в себе каких-либо влечений в течение определённого промежутка времени или на протяжении всей жизни, - прим авт.). А если вы его не знаете, то тем более. Представите, что всего сто лет проходит, и нас больше на свете нет, и нет этих "Лексусов", нет этих разборок между людьми, всех этих мимолетных событий. Что останется? Вот эти чувства художника.

- А как вообще понять, что ты достоин этого звания, а не просто рисуешь себе в альбомчике какую-то ерунду?

- Первый признак настоящего художника - он всегда пишет с натуры. Я, например, ваше лицо рисую, в это время я думаю о затылке, не о своем, а о вашем. А когда человек с картинки рисует, он не может обойти ее, понюхать, прочувствовать. А если ты смотришь на картину, высунув язык, пытаешься что-то там срисовать, то ты не художник, в лучшем случае, ремесленник, а ремесло не становится искусством. Но самая главная составляющая - художнику надо мыслить образами. А если там образ впереди и техника выполнена на пять с плюсом, тогда картина становится произведением искусства, а иногда и достоянием нации. 

- Это можно только прочувствовать, или такие вещи доступны разуму?

- Для того, чтобы понять это, нам нужно и сознание, и подсознание. Образ можно, например, при помощи эстетики создать. Если ты русский, то у тебя образы одни. А если араб или китаец, то у тебя другая картина мира. Для меня Гоголь и Достоевский - это художники слова, начиная с первой буквы их книг, ты попадаешь в философское поле. Есть понятие русская философия, а есть другие философии - Ницше, Гегель. Они люди - я их люблю, но они не помогают мне в лаптях идти по русской грязи, я их не люблю, потому что они не помогают мне сидеть с удочкой. Если глобализация затронет и этот аспект, и у нас не останется нашего, родного, будет совсем плохо. Много чего в русском языке такого, что трудно перевести. Есть у нас и генетическая память. Я помню, как смотрел на своего отца и чувствовал запах войны, железа, доблести. Пока ты живой, ты мир понимаешь, для тебя то время, пока ты не был рожден - это абстракция. Мы не чувствуем тот голод двадцатых годов. Вот для меня, например, окоп был учебным, а для моего отца он был вопросом жизни и смерти его, его семьи и целой страны. А ты пытаешься его понять, раздвигаешь эти рамки. 

- Правда, что вы придумали пять новых техник живописи? Как вообще можно в наше время что-то придумать новое. Ведь порой кажется, что все уже изобрели до нас.

- На самом деле все намного проще. Техника - это мой язык, у каждого художника есть язык, на котором он разговаривает со зрителем. А придумать мало, надо еще пережить, прочувствовать. Я возьму эту кисть, и полдня буду шоркать ее об наждачную бумагу, я приведу ее в состояние такое, чтоб она была заострена. А потом я с ней на холсте так любовно поговорю. Она будет иметь память моих нервов, и она будет продолжением моей руки. У меня такой путь взаимоотношения с материалом. И в этом смысле я не то чтобы изобретаю. В этом смысле все мои техники - это изобретение языка. Моего.

Например, техника "своя тушь". За много лет мы привыкли, что писать картины можно кистью, пером, палочкой, пальцем, свернутой бумагой... Что еще? Я придумал свою технику, и теперь люди глядят на работы, и не понимают, как это сделано. Видно же что это тушь, но как-то непривычно, непонятно. Другая техника "черный мел/белый лак" - это графическая игра. Смешал два этих материала, получился совсем особенный.  Потом я придумал технику "сырой графит". Мне нужно было написать картину стержнем карандаша, набрать тон, но тут главное - не переусердствовать, ведь когда полотно набирает цвет, оно начинает блестеть. В этом смысле стилистически разрушается поверхность. Если вы просто намочите карандаш, и начнете рисовать, у вас ничего не получится. Не то чтобы я обманул законы физики, я структуру бумаги немного изменил. В 2009 году я впервые сделал триптих "Волна" в этой технике. Я работал месяца три над этим. И опять же, никто не понимает, как эта картина написана. Меня можно сравнить с музыкантом, который придумал четырехугольную балалайку. Еще одна техника - аквалеп. Долго я к ней шел, долго думал что и как, все это закончилось персональной выставкой картин в этой технике. 

- Как вы считаете, стало ли изобразительное искусство массовым в наше время, или на нем все еще лежит печать элитарности?

- Об этом можно долго рассуждать. Приведу пример. В начале ХХ века люди стремились найти новые возможности для того, чтобы можно было размножить картинки. Искали материалы, которые смогут сделать больше оттисков, было установлено, что дерево выдерживает меньше, чем, к примеру, плексиглас, потом появилась литография на камне, позже был изобретен офорт - гравюра на металле и так далее. Все это было задумано для того, чтобы была возможность печатать рисунки и тексты целыми тиражами. Итак, если мы берем металл, он выдержит много оттисков - до сотни. Но первый - самый лучший будет. Если бы я жил в XVIII и XIX веке, меня бы тираж интересовал, а когда я начинаю жить в конце XX века и в XXI, меня ведь только полиграфия и окружает. Ты пришел в салон, отдал 10 копеек и тебе любой оттиск продадут. И у меня начало расти внутреннее противоречие, которое  не позволяло мне использовать в своем творчестве тираж. Везде тираж - берут холст - кладут на принтер, его подкрашивают - вот тебе картина. Я хочу, чтобы у меня была одна единственная любимая женщина, и чтобы меня одного любили. Зачем мне тираж? Мне не нужен был этот унифицированный язык. Так я придумал еще одну технику "неграв". Она позволяет мне сделать только один оттиск, а потом я уничтожаю все, благодаря чему я этот оттиск сделал. Я физически не смогу этого повторить, и не будет второго такого оттиска, потому что доски нет. В 1999 году первый раз отпечатал эти работы. Эта как бы гравюра, и в то же время не гравюра, потому что она подразумевает тираж. Это неграв.

- Не боитесь выдавать секреты своих техник?

- А что толку? Даже если рассказать об этой технике другому художнику, он все равно не будет ее использовать так, как я. Потому что я же бился, я же колени ободрал, я же ночами не спал, годы посвятил этому. И вещи, которые в этой технике делают. А когда кто-то получит распоряжение всю цепочку,  для него это перестанет иметь смысла. 

- Над чем сейчас работаете?

- В данный момент? Я разговариваю с вами, а сам в голове совершенствую эти техники. А вообще меня часто спрашивают о планах на будущее, я всегда говорю: первый план - не сдохнуть. А там дальше видно будет. 

Беседовала Анна Завадская